«МЕТАФИЗИЧЕСКАЯ СОБАКА» 

или ТРИ БЕСЦЕННЫХ ДАРА,

которые только животное может дать человеку

***

Предисловие: Живя бок о бок с человеком, собака привносит в его жизнь некое дополнительное метафизическое измерение. Собака приходит в жизнь человека, принося с собою некие духовные дары, и о трех из них, — самых важных и самых бесценных, — этот текст. Текст, в свою очередь, почти полностью состоит из цитат-размышлений, взятых из романов «Невыносимая легкость бытия» и «Шкура», Милана Кундеры и Курцио Малапарте, — здесь переосмысленных и по смыслу объединенных.

***

«Никого в моей жизни я не любил так, как любил Феба, — ни женщину, ни брата, ни друга»*, — признается, говоря о своей собаке, Фебе, герой и alter ego писателя Курцио Малапарте в его романе «Шкура».

«Это был пес, как я. Это было благородное существо, — пожалуй, самое благородное создание из всех, встреченных мною в жизни». «Я чувствовал его присутствие, словно тень, словно свою собственную тень. Он был подобен отражению моего духа (…) И кем он мог быть, если не образом моего сознания, моей тайной жизни, — моим портретом, всем тем, что было во мне самого глубокого, самого интимного и самого подлинного».

«Он был самым дорогим из моих братьев, — моим истинным братом, — тем, кто не предаст, не унизит. Братом, который любит, и помогает, и понимает, и все прощает…»

Милан Кундера, в своем романе «Невыносимая легкость бытия», соглашается с Малапарте, развивая ту же идею о том, что любовь человека к его собаке — это некая «идеальная» модель любви, — в отличии от эгоистичной и несовершенной любви к человеку. Размышления Терезы о взаимоотношениях с ее собакой, Карениным, и, в свете этих размышлений, бесконечно грустные и потрясающе глубокие мысли о вековых взаимоотношениях человека с миром животных, — это, пожалуй, самая поразительная часть этого великого романа**.

"… Любовь, которая соединяет ее (Терезу) с Карениным, лучше, чем та, что существует между нею и Томашем. Лучше, отнюдь не больше. Тереза не хочет обвинять ни Томаша, ни себя, не хочет утверждать, что они могли бы любить друг друга больше. Скорее, ей кажется, человеческие пары созданы так, что их любовь a priori худшего сорта, чем может быть (по крайней мере в ее лучших примерах) любовь между человеком и собакой…

Такая любовь бескорыстна: Тереза от Каренина ничего не хочет. Даже ответной любви от него не требует. Она никогда не задавалась вопросами, которые мучат человеческие пары: он любит меня? любил ли он кого-нибудь больше меня? он больше меня любит, чем я его? Возможно, все эти вопросы, которые обращают к любви, измеряют ее, изучают, проверяют, допытывают, и, чуть ли не в зачатке убивают ее.

Возможно, мы не способны любить именно потому, что жаждем быть любимыми, то есть хотим чего-то (любви) от другого, вместо того чтобы отдавать ему себя без всякой корысти, довольствуясь лишь его присутствием.

И вот что: Тереза приняла Каренина таким, каким он был. Она не хотела переделывать его по своему подобию, она наперед согласилась с его собачьим миром, она не пыталась отнять его у него, не ревновала его к каким-то тайным уловкам. Она воспитывала его не для того, чтобы переделать (как муж хочет переделать жену, а жена — мужа), а лишь для того, чтобы обучить его элементарному языку, который позволил бы им понимать друг друга и вместе жить".

Вот эта любовь, - "идеальная" любовь, - это и есть первый из трех бесценных даров, которые только животное может принести человеку.

«Встреча человека и собаки — это всегда встреча свободного духа и достоинства, воплощенного в двух существах (…) , — самая романтическая из всех встреч», — заключает Малапарте.

«Но самое главное: ни один человек не может принести другому дар идиллии. Это под силу только животному, благо оно не было изгнано из Рая ", — продолжает развивать мысль о духовной, метафизической связи собаки и человека Кундера. "Любовь между человеком и собакой — идиллическая любовь. В ней нет конфликтов, душераздирающих сцен; в ней нет развития».

«Человеческое время не обращается по кругу, а бежит по прямой вперед. И в этом причина, по которой человек не может быть счастлив, ибо счастье есть жажда повторения».

Человек, в отличие от собаки, никогда не может быть по-настоящему счастлив, ибо существует в вечном континууме «прошлое-настоящее-будущее», — вне состояния чистого бытия. По этой же причине человек и никогда не может быть по-настоящему свободен.

«Фебо ждал меня у выхода из карцера, грязный и исхудавший», — продолжает свой рассказ герой Малапарте. «Его ясные глаза сияли невыносимой нежностью… Фебо знал, что свобода — она не для людей; люди не могут, а, возможно, и не умеют быть свободными».

Человек — это, прежде всего, эго, и оно — источник его несвободы и несчастья. Животное же — это чистое бытие, лишенное эго, — свободное и невинное.

" Адам в Раю, наклонившись над источником, не знал еще, что то, что он видит, он сам. Он не понял бы Терезы, когда она, еще девушкой, стоя перед зеркалом, старалась разглядеть сквозь тело свою душу. Адам был как Каренин. Тереза часто забавлялась тем, что подводила пса к зеркалу. Он не узнавал своего отражения и относился к нему с полным безразличием и невниманием. Сравнение Каренина с Адамом приводит меня к мысли, что в Раю человек не был еще человеком. Точнее сказать: человек не был еще выброшен на дорогу человека. Мы же давно выброшены на нее и летим сквозь пустоту времени, совершаемого по прямой. Но в нас постоянно присутствует тонкая нить, которая связывает нас с далеким мглистым Раем, где Адам склоняется над источником, и, нисколько не похожий на Нарцисса, не осознает даже, что это бледное желтое пятно, появившееся на водной глади, и есть он сам. Тоска по Раю — это мечта человека не быть человеком".

«Собака же никогда не была изгнана из Рая», — продолжает свою мысль Кундера. «Поэтому так опасно превратить животное в “machina animata»… Человек таким образом перерезает нить, которая связывала его с Раем, и в его полете сквозь пустоту времени уже ничто не в состоянии будет ни остановить его, ни утешить".

Невинность - вот второй из трех бесценных духовных даров, которые только животное может принести человеку.

 ...

И в момент, когда нить, все–таки, обрывается, — перед лицом смерти, когда все вещи предстают такими, каковы они есть, в их подлинной сути, Тереза «не может вынести» взгляд Каренина.

«Так Каренин никогда не смотрел на Томаша, так он смотрел только на нее. Но никогда с таким напряжением, как на этот раз. Это не был отчаянный или грустный взгляд, нет. Это был взгляд страшной, невыносимой доверчивости. Этот взгляд выражал собою жадный вопрос. Всю жизнь Каренин ждал Терезиного ответа и сейчас сообщал ей (гораздо настойчивее, чем когда — либо), что он по-прежнему готов узнать от нее правду. (Все, что исходит от Терезы, для него — правда: и когда она говорит ему “садись!” или “ложись!” — это тоже правды, с которыми он полностью соглашается и которые дают его жизни смысл) . Этот взгляд ужасной доверчивости был совсем коротким. Минутой позже он снова положил голову на лапы. Тереза знала, что вот так на нее уже никто не посмотрит».

Герой Курцио Малапарте тоже поражен до глубины души взглядом своей умирающей собаки. Он находит Феба в виварии, разделанного заживо, вместе с другими собаками, для ветеринарных опытов.

«Он (Фебо) лежал на спине, со вспоротым животом, и из его печени торчал зонд. Он смотрел на меня неотрывно, глазами, полными слез. Во взгляде его была поразительная нежность… И я увидел в нем Христа, Христа распятого, Христа, который смотрел на меня глазами, полными удивительной нежности…»

И другие собаки, находящиеся там, в виварии, — разрезанные заживо, невинно замученные и страдающие от жуткой, непрерывной боли тоже смотрят на него этим невыносимым взглядом, — в абсолютной тишине, не издавая ни звука… И, не выдержав этого ужаса, он вскрикивает: «Но отчего такая тишина? что это за тишина?.» И ветеринар отвечает ему: «Прежде, чем оперировать их, мы перерезаем им голосовые связки…»

...

«Истинная доброта человека во всей ее чистоте и свободе может проявиться лишь по отношению к тому, кто не обладает никакой силой», — заявляет Кундера. «Подлинное нравственное испытание человечества, то наиглавнейшее испытание (спрятанное так глубоко, что ускользает от нашего взора) коренится в его отношении к тем, кто отдан ему во власть: к животным. И здесь человек терпит полный крах, настолько полный, что именно из него вытекают и все остальные».

«И когда Тереза серьезно задумывается /над этим/, почва уходит у нее из–под ног: ее мысли становятся опасными и отдаляют ее от человечества», — продолжает Кундера.

Уже в “Бытии” сказано, что Бог дал человеку власть над животными, но мы можем понять это и так, что Он лишь вверил их его попечению. Человек был не собственником планеты, а всего только ее управителем, которому однажды придется отвечать за свое управление. Декарт сделал решительный шаг вперед: он понимает человека как “господина и хозяина природы”. Но явно есть некая глубокая зависимость между этим шагом и тем фактом, что именно он окончательно отказал животным в душе: человек — господин и хозяин, тогда как животное, по утверждению Декарта, не более чем автомат, оживленная машина, “machina animata”. Если животное стонет, это не стон, а скрип плохо работающего механизма. Когда колесо телеги скрипит, это не значит, что телега страдает, а значит, что она просто не смазана. Точно так мы должны воспринимать и плач животного и не огорчаться из–за собаки, когда в виварии ее заживо потрошат".

«У меня все время перед глазами Тереза: она сидит на пеньке, гладит Каренина по голове и думает о крахе человечества», — подытоживает свои размышления Кундера. «В эту минуту вспоминается мне другая картина. Ницше выходит из своего отеля в Турине и видит перед собой лошадь и кучера, который бьет ее кнутом. Ницше приближается к лошади, на глазах у кучера обнимает ее за шею и плачет. Это произошло в 1889 году, когда Ницше тоже был уже далек от мира людей. Иными словами: как раз тогда проявился его душевный недуг. Но именно поэтому, мне думается, его жест носит далеко идущий смысл. Ницше пришел попросить у лошади прощения за Декарта. Его помешательство (то есть разлад с человечеством) началось в ту самую минуту, когда он заплакал над лошадью. И это тот Ницше, которого я люблю так же, как люблю Терезу, па чьих коленях покоится голова смертельно больного пса. Я вижу их рядом: оба сходят с дороги, по которой человечество, “господин и хозяин природы”, маршем шествует вперед».

И вот это - третий (и последний), духовный дар, который только животное может принести человеку, - дар человечности.

Мы можем принять его, как и предыдущие два дара, — дар любви и дар невинности, — которые животное доверчиво и бескорыстно преподносит нам, а можем и отбросить, как нечто сентиментально-пустое, ненужное. Это всегда и «всего лишь» вопрос выбора, однако, выбирая любовь, невинность и возможность проявить свою человечность, мы, на самом деле, делаем фундаментальный выбор. Ведь только принимая их, мы и становимся Людьми, — по-настоящему, в полном и истинном смысле этого слова.

Алла Ноеренчук-Марчелли,
11 апреля 2016г.


-------------------------------------------------------------------------
* Здесь и далее — перевод с итальянского Аллы Ноеренчук-Марчелли
** «Невыносимая легкость бытия» — в переводе Н.М. Шульгиной

Курцио Малапарте со своей собакой на Капри

Мой рассказ "Одуванчики" получил первую премию на литературном конкурсе журнала Сноб.. Если вдруг кому-то захочется прочесть его - он опубликован на сайте Сноба. Дублирую его здесь, - в оригинальной орфографии, которой нет в публикации, и с небольшими изменениями.

Иллюстрация: коллаж. Работа фотохудожника  alisa5636.photosight.ru и  портрет моей мамы - Ноеренчук Валентины.

ОДУВАНЧИКИ

Это, пожалуй, первое мое абсолютно сознательное воспоминание из детства. Вообще, осознание себя началось у меня как-то совсем рано, едва ли ни с первых месяцев жизни, но осознание это было еще как полусон,  поэтому и воспоминания о том периоде такие же, как и о снах, - обрывочные, туманные. А это - первое такое, -  абсолютно ясное, связное и целостное.

Мы, с мамой и бабушкой (вся моя семья), собираемся идти гулять. Мама не работает сегодня, а значит - это воскресный или праздничный день. Мне - три года и несколько месяцев (это мне точно известно, потому что от того дня осталась подписанная мамой фотография , сообщающая о моем возрасте), и я, как Том Сойер, который имел "другой" костюм, одета в то, другое платьице, - "на выход". Пока мама и бабушка заканчивают собираться, я выбегаю во двор.  Мы живем в старом двухэтажном доме, - точь в точь из норштейновской "Сказки сказок".  Возле дома, кроме ряда деревянных сараев, нет ничего, - только тополя и карагачи, и пустырь, зарастающий летом полынью и высокой травой,  и тихо воркующие голуби,  и тишина..

Но сейчас здесь - весна; цветет, и чудесно благоухает сирень у нас под окнами, и на щеках у меня - солнечные зайчики... И всё здесь сейчас такое свежее, чистое, изумрудное; и всё - восторг, и всё - впервые.

Я выбегаю за дом, и останавливаюсь, пораженная. Что это? Нет больше скучного грязного пустыря с лужами, по которому совсем недавно нужно было ходить в резиновых сапогах.  Какой-то волшебник, за ночь, накрыл грязный пустырь ковром из цветов! Я еще не знаю, как они называются... Я подбегаю и сажусь на корточки, - наклоняюсь к ним. Они - ярко- желтые (маленькие солнышки!), и пахнут солнцем и мёдом, и они - волшебные, они - из сказки.

Я глажу их руками, - они нежные и пушистые; они такие доверчивые, и мне кажется - они даже улыбаются мне. Я вдыхаю их запах и зажмуриваюсь от горячей, радостной волны в груди. Я еще не знаю, что то, что я чувствую сейчас, называется любовь; я знаю только, что не хочу никуда уходить, а хочу остаться здесь, навсегда, НАВСЕГДА!

Но я уже слышу голоса мамы и бабушки.. Они вышли из дома, и приближаются ко мне. Меня отхватывает отчаяние. Сейчас они возьмут меня за руку и уведут отсюда.. А когда я вернусь, - что будет? Может, ИХ уже не будет здесь!

Я в отчаянии, я не знаю что делать... Надо взять их с собой, вот что надо сделать! И я начинаю срывать волшебные маленькие солнышки с их тонких стебельков...

"Ох, что же ты делаешь, зачем?", - спрашивает подошедшая мама. Я молчу, потупившись, и чувствую, как глаза вмиг наполняются жгучими слезами.

"Они же такие красивые! Не надо их рвать. Пусть БУДУТ. Пусть радуют ВСЕХ. Пойдем".

Я поднимаюсь, обескураженная. Всех?! Как это - всех?. Это же я их нашла! Они - мои! А кто-то придет, и сорвет их... И снова в глазах закипают горячие слёзы.

"Пойдем, пойдем! Мы едем гулять на Выставку". Выставка.. Новое слово. Наверное, что-то ужасно скучное, как новости по телевизору, или как мамины газеты...

Выставка, или ВДНХ, оказывается не такой уж и скучной. Конечно, нет там ни качелей, ни песочниц (другие развлечения, типа каруселей или мороженного, мне вообще еще неизвестны), но зато есть бассейны, установленные каскадами. И если залезть под уступ бассейна, то там, во влажной, холодной темноте можно разглядеть лягушек! А в воде - их деток, головастиков!

Но маму с бабушкой ни лягушки, ни головастики, кажется, совсем не увлекают.. Они хотят идти в павильоны, и обещают мне, что будет интересно.

В павильонах очень прохладно и строго; везде - красные ковровые дорожки и ленточки, за которые заходить нельзя. Здесь нельзя "баловаться", и надо быть строгими и серьезными, иначе суровая тётенька, похожая на Людмилу Зыкину, выгонит нас  отсюда.

 Мебельный павильон невыносимо скучный, и кажется бесконечным. Здесь интересна только детская комната, - та что в самом конце. В ней есть игрушки! Их нельзя трогать, но на них можно смотреть, и представлять, как они тут живут.. Одни живут!.

 Павильон с едой (павильон "Пищевой промышленности", вообще-то, но откуда мне знать такие слова!) оказывается намного интереснее. Здесь есть даже КОНФЕТЫ!. И какие! и сколько их тут! Я никогда таких не видела... Я тяну к ним руки, но это - нельзя! Ни в коем случае нельзя! Я, кажется, вот-вот разревусь, и мама это замечает, поэтому быстро начинает объяснять мне,  шепча на ухо, что конфеты эти, на самом деле, - ненастоящие. Они сделаны из какого-то парафина,  и есть их нельзя. А если всё-таки съешь, - отравишься, и будет болеть живот. Я не знаю, что такое парафин, но мысль о том, что кто-то сделал специальные конфеты, чтобы отравить детей, которые станут их есть, поражает меня. Пока я размышляю об этом коварстве, пытаясь понять, кто же мог такое сделать,  мы уже оказываемся на улице.

Идем гулять по аллеям ВДНХ; из репродукторов на столбах доносится какая-то безмятежная музыка, и бабушка, вполголоса, рассказывает маме о своей маме - моей прабабушке. Идет гражданская война;  разруха и страшный голод. Муж прабабушки недавно умер, и она, с детьми (мал мала меньше!) и с узелком вещей, куда-то едет, спасаясь от голода. Взяла лодку на станции, отдав последние деньги. Выплыли на середину реки, и тут вдруг кто-то из детей полез под скамейку, а там - большой сверток с золотыми монетами!. "Царские" монеты, - многозначительно поясняет бабушка. Доплыли до берега (село какое-то); прабабушка сверток взяла, да и отнесла в отделение... Ни одной монетки себе не оставила.

Мама охает, и качает головой: "Шестеро детей же, и муж умер! Ну зачем отнесла, да и кому?" Бабушка вторит ей: "И голод, голод-то какой кругом! И даже угла своего нет... Как вообще выжили тогда... А эти посмеялись только над ней...". Качают головами,  а сами ведь такие же. "Своего у нас нет, но и чужого нам не надо".

А я живо представляю себе: прабабушка нашла в лодке самый настоящий клад, - сокровища, спрятанные разбойниками... Золотые слитки и драгоценные, переливающиеся на солнце камни. И большие старинные монеты, - царские! - на которые можно купить дворцы! И вот она сидит в лодке, и негнущимися, крючковатыми, как у бабушки, пальцами несмело перебирает чудесным образом обретенные сокровища, охая и близоруко щурясь.  Потом берет - и аккуратно складывает всё обратно, заворачивает сверток...  Выходит из лодки, смотрит на детей, - мал мала меньше!, - вздыхает тяжело, и идет в село, чтобы отдать свой клад  каким-то  чужим, незнакомым людям.. "Этим". Ну как же так?!.

Мы сидим за столиком возле какого-то павильона с большими стеклянными окнами, который, к моей радости, то ли закрыт, то ли неинтересен маме с бабушкой.  Нам принесли бутылку лимонада и бумажные стаканчики. Я пью лимонад маленькими глоточками; вкус лимонада смешивается с привкусом от бумажного стаканчика, и мне кажется,  я никогда не пробовала ничего вкуснее. Я разглядываю дикий виноград, густо обвивающий маленькое летнее кафе перед павильоном, и тени от листьев на лицах мамы и бабушки... Они улыбаются, и вокруг - весна, и солнце в зените, и вечер еще нескоро. Мы еще пойдем  смотреть фонтаны и гулять в березовую рощу, и случится еще много-много хорошего, - я это знаю. Меня переполняет искрящаяся радость, - праздничная, как пузырьки от лимонада, - и, наверное, я по-настоящему счастлива в этот момент. Но я еще не знаю такого слова - "счастье"; мне просто очень хорошо и радостно. Я здесь, я ЕСТЬ! Ярко светит солнце, в бумажном стаканчике - лимонад, и со мной те, кого я люблю и кто любит меня.

А потом.. Потом, как-то незаметно, пролетит лето; настанет август. И, в один из дней, я обнаружу, что мои одуванчики, - мои маленькие солнышки, - стали вдруг все белыми и прозрачными..  На пустыре дует ветер, и одуванчики начинают дрожать и облетать - крошечными прозрачными зонтиками, - пока, наконец, не останутся одни лишь тоненькие стебельки с беззащитной мягкой подушечкой... Вот и всё. И это так грустно и так непоправимо, и ничего нельзя с этим сделать, -  даже если заплачешь, даже если перевернешься три раза вокруг себя, даже если... Ничего не поможет.

А потом пройдет еще несколько лет, и дом из"Сказки сказок" останется в прошлом, а мы переедем в другой, - четырехэтажный и некрасивый, - который я так и не смогла полюбить. А потом умрет бабушка. А потом, - через много лет, - не станет и мамы...

А потом.. Потом, незаметно, пройдет половина жизни. И прошлого больше нет, и будущее еще не наступило... Весенний день, голуби тихо воркуют под крышей... Чашка кофе, раскрытый ноутбук... Негромкая, монотонная музыка и рассеянные мысли.. Кто я? Счастлива?. А жизнь - что она такое? Для чего она, и какой смысл в ней?. Не знаю.. Не знаю... не знаю. Нет ответов. И спросить некого.

...Мама работала учительницей русского и литературы в школе, и рассказывала мне: "Знаешь, мы должны требовать от учеников, чтобы они писали такие глубокомысленные сочинения... Всё должно обязательно чему-то учить.  Вот, например, надо задавать вопрос: "Чему учит море?", - и мама иронически улыбалась. "Но ведь это же абсурдно, правда?" Я пожимала плечами. "Нет, ну а вот как ты думаешь: море - оно разве учит чему-то?", - настаивала мама.

"Ну, не знаю..", - тянула я неохотно. Разговор был мне неинтересен. "Может, плавать?."

"Плавать? Да, плавать, конечно.. Но ведь не в этом же суть! Море - оно просто ЕСТЬ, и всё! И ничему оно нас не учит, и не должно"...

...Море... Я его уже видела однажды. За какие-то смешные деньги мама купила двухнедельную профсоюзную путевку в Ялту, в июне, и мы поехали. Крым меня, десятилетнюю, абсолютно поразил и покорил. Это была сказка, волшебная страна! Там, как и полагается сказке, были настоящие дворцы, - Воронцовский, в Алупке, и Ласточкино гнездо. Там, в Ялте, на каждом шагу цвели и благоухали разноцветные розы, и было какое-то, совершенно обескураживающее и сбивающее с толку, количество сортов мороженного... Десятки, наверное!  Ну, сами посудите, - разве такое бывает НА САМОМ ДЕЛЕ? Нет, конечно. Понятно же, что это всё - понарошку, что это всё - сказка. Кто-то (наверное, какая-то старая волшебница), по рассеянности, оставил открытой маленькую потайную дверь в волшебный мир, и мы с мамой в нее проскользнули. Конечно, скоро обман обнаружится, и нас отсюда выгонят, но пока... Пока ведь можно, - пусть недолго,  затаив дыхание, - любоваться всем этим, нам не принадлежащим, сказочным царством! Гулять в Ботаническом саду, кататься на катере, есть это удивительное, мгновенно тающее во рту и такое прекрасное арбузное мороженное... Или клубничное!

Но, самое главное, - здесь можно прикоснуться к тайне, и тайна эта называется МОРЕ.. А для этого надо встать рано-рано, - раньше всех (а мы живем в съемной квартире, где кроме нас еще живет человек шесть "отдыхающих" , не считая хозяев), пройти на цыпочках, чтобы не разбудить никого, а там, - с пригорка на пригорок, мимо клумб с разноцветными розами, бегом, - туда, к нему! Сесть поближе к обрыву, под старую пихту, и смотреть на это невозможное синее чудо, и слушать его плеск, и дышать им, и любить его, - сильно, до невозможности!

Море - это любовь. Я уже знаю это слово, и знаю, что это такое. Любовь - это когда радостно и сладко сжимается сердце и перехватывает дыхание, и все искрится и переливается, и нет ничего прекраснее этого мгновения.. Любовь - это когда хочется только одного, - чтобы это было навсегда, НАВСЕГДА!  Но ты уже большая, и знаешь,  что навсегда - не бывает.

...Чему научило меня море? Не знаю.. Может быть тому, что нам не принадлежит ничего, и что нельзя, невозможно ОБЛАДАТЬ тем, что любишь. Нужно научиться, в какой-то момент, разжимать пальцы и ОТПУСКАТЬ... Ведь все равно ничего удержать нельзя.

Мама это умела, а я...

...Сегодня, - 26 марта 2015 года, - ровно пять лет со дня смерти мамы... Когда она умерла, после нее не осталось почти ничего, - только маленькая дамская сумочка с письмами. Много писем, написанных твердых мужским почерком. От того, кто, очевидно, так и не смог никогда смириться с тем, как легко мама отпускала тех, кого любила...

Марина Цветаева пишет детям о родителях: "Это для вас они – родители, а для самих себя они – Я. Не исчерпывайте их – их родительством". Я тоже стараюсь ТАК думать о маме.

Я представляю её САМОЙ СОБОЙ, - молодой и красивой, - задолго до моего рождения. Мама была классическая красавица, - и по форме, и по духу. Она умудрилась прожить целую жизнь ничем не владея, и, кажется, ей было все равно. Работая в школе, она получала сущие гроши, и только "отпускные" были более или менее серьезными деньгами. Серванты и хрустали маму абсолютно не интересовали, поэтому на все отпускные неизменно покупались билеты и путевки, - на все четыре стороны! На старенькой швейной машинке, наспех, шились легкие платья и белые, до колена, юбки.  К ним докупалось несколько простеньких блузок, пара легких шарфов, босоножки, - и гардероб был готов. Все это складывалось в маленький чемоданчик, и  - в путь!

Так мама, до моего рождения, объехала почти весь Советский союз. За границу, даже в Болгарию (мечта голубая, так и не сбывшаяся!), ее не пускали, как она ни просила. "Вы молодая, красивая и незамужняя. Мы вас выпустим, - а вы там останетесь...", - неизменно отвечали ей на ее мольбы о путевке в Болгарию. Так и прожила она одну-единственную жизнь, не имея возможности даже одним глазком взглянуть на ТУ, ДРУГУЮ, и хотя бы просто, невинно, примерить ее на себя, - как примеряют в магазине дорогое платье, которое все равно нельзя купить.

Мы с мамой непохожи, и никогда не были. В отличие от нее, я - не красавица, но я, пожалуй, удачливее. Или просто живу в другое время. Мне не нужно выбирать, поехать ли в отпуск или купить каких-то вещей; я могу выбрать и то, и это. Я могу иметь то, что хочу, а не то, что доступно и разрешено. И я могу путешествовать по миру... Что мне Болгария, и что мне Крым! Но, самое главное, - это то, что я, в течение всего лишь одной жизни, могу менять свою судьбу по многу раз. И это, пожалуй, самое упоительное! Я подбрасываю монетку (орел или решка?.), на секунду зажмуриваюсь, и вот - я уже в другом месте, в другом городе или стране, меня окружают новые места и люди, - да и сама я уже другая, и могу начинать всё заново.

Я играю в эту игру, и мне наивно кажется, что если я убегу подальше, то старой волшебнице будет непросто меня найти...

...Сегодня будет ровно пять лет с того дня, как мамы не стало... Утром я съездила на место нашего старого дома (того, "норштейновского" дома, из "Сказки сказок"). Дома больше нет, а пустырь огорожен; строят торговый центр. А ведь когда-то здесь было поле одуванчиков! Чёрт... Прошла же уже половина жизни! А может - и бОльшая ее половина прошла. А может... Неизвестно же ничего, и никто этого не знает.

"Мама, чему учит жизнь?" "Ничему, как и море. Она просто ЕСТЬ".

И ею, как всем тем, что любишь, обладать нельзя. И удержать ничего нельзя. Просто кто-то, по рассеянности, оставил открытой маленькую дверь в волшебное царство, и мы в нее проскользнули. Мы гуляем по наполненным мягким солнечным светом улицам и вдыхаем аромат роз и моря. Где-то здесь, в этой волшебной стране, есть старый дом из "Сказки сказок", окруженный кустами сирени и тополями. И на пустыре перед домом каждую весну цветут одуванчики. Летит время, всходит и заходит солнце... Одуванчики становятся белыми, легкими, невесомыми. Дует ветер, и они облетают - маленькими прозрачными зонтиками... Вот и всё; волшебная дверь закрывается.

"Мама, так и должно быть? Жизнь - она ведь просто есть, - с нами, и без нас, сама по себе?."

И мама улыбается, - где-то там, в мире, которого больше нет, - и тихо кивает головой.

26 марта 2015 год.