Мой рассказ "Одуванчики" получил первую премию на литературном конкурсе журнала Сноб.. Если вдруг кому-то захочется прочесть его - он опубликован на сайте Сноба. Дублирую его здесь, - в оригинальной орфографии, которой нет в публикации, и с небольшими изменениями.

Иллюстрация: коллаж. Работа фотохудожника  alisa5636.photosight.ru и  портрет моей мамы - Ноеренчук Валентины.

ОДУВАНЧИКИ

Это, пожалуй, первое мое абсолютно сознательное воспоминание из детства. Вообще, осознание себя началось у меня как-то совсем рано, едва ли ни с первых месяцев жизни, но осознание это было еще как полусон,  поэтому и воспоминания о том периоде такие же, как и о снах, - обрывочные, туманные. А это - первое такое, -  абсолютно ясное, связное и целостное.

Мы, с мамой и бабушкой (вся моя семья), собираемся идти гулять. Мама не работает сегодня, а значит - это воскресный или праздничный день. Мне - три года и несколько месяцев (это мне точно известно, потому что от того дня осталась подписанная мамой фотография , сообщающая о моем возрасте), и я, как Том Сойер, который имел "другой" костюм, одета в то, другое платьице, - "на выход". Пока мама и бабушка заканчивают собираться, я выбегаю во двор.  Мы живем в старом двухэтажном доме, - точь в точь из норштейновской "Сказки сказок".  Возле дома, кроме ряда деревянных сараев, нет ничего, - только тополя и карагачи, и пустырь, зарастающий летом полынью и высокой травой,  и тихо воркующие голуби,  и тишина..

Но сейчас здесь - весна; цветет, и чудесно благоухает сирень у нас под окнами, и на щеках у меня - солнечные зайчики... И всё здесь сейчас такое свежее, чистое, изумрудное; и всё - восторг, и всё - впервые.

Я выбегаю за дом, и останавливаюсь, пораженная. Что это? Нет больше скучного грязного пустыря с лужами, по которому совсем недавно нужно было ходить в резиновых сапогах.  Какой-то волшебник, за ночь, накрыл грязный пустырь ковром из цветов! Я еще не знаю, как они называются... Я подбегаю и сажусь на корточки, - наклоняюсь к ним. Они - ярко- желтые (маленькие солнышки!), и пахнут солнцем и мёдом, и они - волшебные, они - из сказки.

Я глажу их руками, - они нежные и пушистые; они такие доверчивые, и мне кажется - они даже улыбаются мне. Я вдыхаю их запах и зажмуриваюсь от горячей, радостной волны в груди. Я еще не знаю, что то, что я чувствую сейчас, называется любовь; я знаю только, что не хочу никуда уходить, а хочу остаться здесь, навсегда, НАВСЕГДА!

Но я уже слышу голоса мамы и бабушки.. Они вышли из дома, и приближаются ко мне. Меня отхватывает отчаяние. Сейчас они возьмут меня за руку и уведут отсюда.. А когда я вернусь, - что будет? Может, ИХ уже не будет здесь!

Я в отчаянии, я не знаю что делать... Надо взять их с собой, вот что надо сделать! И я начинаю срывать волшебные маленькие солнышки с их тонких стебельков...

"Ох, что же ты делаешь, зачем?", - спрашивает подошедшая мама. Я молчу, потупившись, и чувствую, как глаза вмиг наполняются жгучими слезами.

"Они же такие красивые! Не надо их рвать. Пусть БУДУТ. Пусть радуют ВСЕХ. Пойдем".

Я поднимаюсь, обескураженная. Всех?! Как это - всех?. Это же я их нашла! Они - мои! А кто-то придет, и сорвет их... И снова в глазах закипают горячие слёзы.

"Пойдем, пойдем! Мы едем гулять на Выставку". Выставка.. Новое слово. Наверное, что-то ужасно скучное, как новости по телевизору, или как мамины газеты...

Выставка, или ВДНХ, оказывается не такой уж и скучной. Конечно, нет там ни качелей, ни песочниц (другие развлечения, типа каруселей или мороженного, мне вообще еще неизвестны), но зато есть бассейны, установленные каскадами. И если залезть под уступ бассейна, то там, во влажной, холодной темноте можно разглядеть лягушек! А в воде - их деток, головастиков!

Но маму с бабушкой ни лягушки, ни головастики, кажется, совсем не увлекают.. Они хотят идти в павильоны, и обещают мне, что будет интересно.

В павильонах очень прохладно и строго; везде - красные ковровые дорожки и ленточки, за которые заходить нельзя. Здесь нельзя "баловаться", и надо быть строгими и серьезными, иначе суровая тётенька, похожая на Людмилу Зыкину, выгонит нас  отсюда.

 Мебельный павильон невыносимо скучный, и кажется бесконечным. Здесь интересна только детская комната, - та что в самом конце. В ней есть игрушки! Их нельзя трогать, но на них можно смотреть, и представлять, как они тут живут.. Одни живут!.

 Павильон с едой (павильон "Пищевой промышленности", вообще-то, но откуда мне знать такие слова!) оказывается намного интереснее. Здесь есть даже КОНФЕТЫ!. И какие! и сколько их тут! Я никогда таких не видела... Я тяну к ним руки, но это - нельзя! Ни в коем случае нельзя! Я, кажется, вот-вот разревусь, и мама это замечает, поэтому быстро начинает объяснять мне,  шепча на ухо, что конфеты эти, на самом деле, - ненастоящие. Они сделаны из какого-то парафина,  и есть их нельзя. А если всё-таки съешь, - отравишься, и будет болеть живот. Я не знаю, что такое парафин, но мысль о том, что кто-то сделал специальные конфеты, чтобы отравить детей, которые станут их есть, поражает меня. Пока я размышляю об этом коварстве, пытаясь понять, кто же мог такое сделать,  мы уже оказываемся на улице.

Идем гулять по аллеям ВДНХ; из репродукторов на столбах доносится какая-то безмятежная музыка, и бабушка, вполголоса, рассказывает маме о своей маме - моей прабабушке. Идет гражданская война;  разруха и страшный голод. Муж прабабушки недавно умер, и она, с детьми (мал мала меньше!) и с узелком вещей, куда-то едет, спасаясь от голода. Взяла лодку на станции, отдав последние деньги. Выплыли на середину реки, и тут вдруг кто-то из детей полез под скамейку, а там - большой сверток с золотыми монетами!. "Царские" монеты, - многозначительно поясняет бабушка. Доплыли до берега (село какое-то); прабабушка сверток взяла, да и отнесла в отделение... Ни одной монетки себе не оставила.

Мама охает, и качает головой: "Шестеро детей же, и муж умер! Ну зачем отнесла, да и кому?" Бабушка вторит ей: "И голод, голод-то какой кругом! И даже угла своего нет... Как вообще выжили тогда... А эти посмеялись только над ней...". Качают головами,  а сами ведь такие же. "Своего у нас нет, но и чужого нам не надо".

А я живо представляю себе: прабабушка нашла в лодке самый настоящий клад, - сокровища, спрятанные разбойниками... Золотые слитки и драгоценные, переливающиеся на солнце камни. И большие старинные монеты, - царские! - на которые можно купить дворцы! И вот она сидит в лодке, и негнущимися, крючковатыми, как у бабушки, пальцами несмело перебирает чудесным образом обретенные сокровища, охая и близоруко щурясь.  Потом берет - и аккуратно складывает всё обратно, заворачивает сверток...  Выходит из лодки, смотрит на детей, - мал мала меньше!, - вздыхает тяжело, и идет в село, чтобы отдать свой клад  каким-то  чужим, незнакомым людям.. "Этим". Ну как же так?!.

Мы сидим за столиком возле какого-то павильона с большими стеклянными окнами, который, к моей радости, то ли закрыт, то ли неинтересен маме с бабушкой.  Нам принесли бутылку лимонада и бумажные стаканчики. Я пью лимонад маленькими глоточками; вкус лимонада смешивается с привкусом от бумажного стаканчика, и мне кажется,  я никогда не пробовала ничего вкуснее. Я разглядываю дикий виноград, густо обвивающий маленькое летнее кафе перед павильоном, и тени от листьев на лицах мамы и бабушки... Они улыбаются, и вокруг - весна, и солнце в зените, и вечер еще нескоро. Мы еще пойдем  смотреть фонтаны и гулять в березовую рощу, и случится еще много-много хорошего, - я это знаю. Меня переполняет искрящаяся радость, - праздничная, как пузырьки от лимонада, - и, наверное, я по-настоящему счастлива в этот момент. Но я еще не знаю такого слова - "счастье"; мне просто очень хорошо и радостно. Я здесь, я ЕСТЬ! Ярко светит солнце, в бумажном стаканчике - лимонад, и со мной те, кого я люблю и кто любит меня.

А потом.. Потом, как-то незаметно, пролетит лето; настанет август. И, в один из дней, я обнаружу, что мои одуванчики, - мои маленькие солнышки, - стали вдруг все белыми и прозрачными..  На пустыре дует ветер, и одуванчики начинают дрожать и облетать - крошечными прозрачными зонтиками, - пока, наконец, не останутся одни лишь тоненькие стебельки с беззащитной мягкой подушечкой... Вот и всё. И это так грустно и так непоправимо, и ничего нельзя с этим сделать, -  даже если заплачешь, даже если перевернешься три раза вокруг себя, даже если... Ничего не поможет.

А потом пройдет еще несколько лет, и дом из"Сказки сказок" останется в прошлом, а мы переедем в другой, - четырехэтажный и некрасивый, - который я так и не смогла полюбить. А потом умрет бабушка. А потом, - через много лет, - не станет и мамы...

А потом.. Потом, незаметно, пройдет половина жизни. И прошлого больше нет, и будущее еще не наступило... Весенний день, голуби тихо воркуют под крышей... Чашка кофе, раскрытый ноутбук... Негромкая, монотонная музыка и рассеянные мысли.. Кто я? Счастлива?. А жизнь - что она такое? Для чего она, и какой смысл в ней?. Не знаю.. Не знаю... не знаю. Нет ответов. И спросить некого.

...Мама работала учительницей русского и литературы в школе, и рассказывала мне: "Знаешь, мы должны требовать от учеников, чтобы они писали такие глубокомысленные сочинения... Всё должно обязательно чему-то учить.  Вот, например, надо задавать вопрос: "Чему учит море?", - и мама иронически улыбалась. "Но ведь это же абсурдно, правда?" Я пожимала плечами. "Нет, ну а вот как ты думаешь: море - оно разве учит чему-то?", - настаивала мама.

"Ну, не знаю..", - тянула я неохотно. Разговор был мне неинтересен. "Может, плавать?."

"Плавать? Да, плавать, конечно.. Но ведь не в этом же суть! Море - оно просто ЕСТЬ, и всё! И ничему оно нас не учит, и не должно"...

...Море... Я его уже видела однажды. За какие-то смешные деньги мама купила двухнедельную профсоюзную путевку в Ялту, в июне, и мы поехали. Крым меня, десятилетнюю, абсолютно поразил и покорил. Это была сказка, волшебная страна! Там, как и полагается сказке, были настоящие дворцы, - Воронцовский, в Алупке, и Ласточкино гнездо. Там, в Ялте, на каждом шагу цвели и благоухали разноцветные розы, и было какое-то, совершенно обескураживающее и сбивающее с толку, количество сортов мороженного... Десятки, наверное!  Ну, сами посудите, - разве такое бывает НА САМОМ ДЕЛЕ? Нет, конечно. Понятно же, что это всё - понарошку, что это всё - сказка. Кто-то (наверное, какая-то старая волшебница), по рассеянности, оставил открытой маленькую потайную дверь в волшебный мир, и мы с мамой в нее проскользнули. Конечно, скоро обман обнаружится, и нас отсюда выгонят, но пока... Пока ведь можно, - пусть недолго,  затаив дыхание, - любоваться всем этим, нам не принадлежащим, сказочным царством! Гулять в Ботаническом саду, кататься на катере, есть это удивительное, мгновенно тающее во рту и такое прекрасное арбузное мороженное... Или клубничное!

Но, самое главное, - здесь можно прикоснуться к тайне, и тайна эта называется МОРЕ.. А для этого надо встать рано-рано, - раньше всех (а мы живем в съемной квартире, где кроме нас еще живет человек шесть "отдыхающих" , не считая хозяев), пройти на цыпочках, чтобы не разбудить никого, а там, - с пригорка на пригорок, мимо клумб с разноцветными розами, бегом, - туда, к нему! Сесть поближе к обрыву, под старую пихту, и смотреть на это невозможное синее чудо, и слушать его плеск, и дышать им, и любить его, - сильно, до невозможности!

Море - это любовь. Я уже знаю это слово, и знаю, что это такое. Любовь - это когда радостно и сладко сжимается сердце и перехватывает дыхание, и все искрится и переливается, и нет ничего прекраснее этого мгновения.. Любовь - это когда хочется только одного, - чтобы это было навсегда, НАВСЕГДА!  Но ты уже большая, и знаешь,  что навсегда - не бывает.

...Чему научило меня море? Не знаю.. Может быть тому, что нам не принадлежит ничего, и что нельзя, невозможно ОБЛАДАТЬ тем, что любишь. Нужно научиться, в какой-то момент, разжимать пальцы и ОТПУСКАТЬ... Ведь все равно ничего удержать нельзя.

Мама это умела, а я...

...Сегодня, - 26 марта 2015 года, - ровно пять лет со дня смерти мамы... Когда она умерла, после нее не осталось почти ничего, - только маленькая дамская сумочка с письмами. Много писем, написанных твердых мужским почерком. От того, кто, очевидно, так и не смог никогда смириться с тем, как легко мама отпускала тех, кого любила...

Марина Цветаева пишет детям о родителях: "Это для вас они – родители, а для самих себя они – Я. Не исчерпывайте их – их родительством". Я тоже стараюсь ТАК думать о маме.

Я представляю её САМОЙ СОБОЙ, - молодой и красивой, - задолго до моего рождения. Мама была классическая красавица, - и по форме, и по духу. Она умудрилась прожить целую жизнь ничем не владея, и, кажется, ей было все равно. Работая в школе, она получала сущие гроши, и только "отпускные" были более или менее серьезными деньгами. Серванты и хрустали маму абсолютно не интересовали, поэтому на все отпускные неизменно покупались билеты и путевки, - на все четыре стороны! На старенькой швейной машинке, наспех, шились легкие платья и белые, до колена, юбки.  К ним докупалось несколько простеньких блузок, пара легких шарфов, босоножки, - и гардероб был готов. Все это складывалось в маленький чемоданчик, и  - в путь!

Так мама, до моего рождения, объехала почти весь Советский союз. За границу, даже в Болгарию (мечта голубая, так и не сбывшаяся!), ее не пускали, как она ни просила. "Вы молодая, красивая и незамужняя. Мы вас выпустим, - а вы там останетесь...", - неизменно отвечали ей на ее мольбы о путевке в Болгарию. Так и прожила она одну-единственную жизнь, не имея возможности даже одним глазком взглянуть на ТУ, ДРУГУЮ, и хотя бы просто, невинно, примерить ее на себя, - как примеряют в магазине дорогое платье, которое все равно нельзя купить.

Мы с мамой непохожи, и никогда не были. В отличие от нее, я - не красавица, но я, пожалуй, удачливее. Или просто живу в другое время. Мне не нужно выбирать, поехать ли в отпуск или купить каких-то вещей; я могу выбрать и то, и это. Я могу иметь то, что хочу, а не то, что доступно и разрешено. И я могу путешествовать по миру... Что мне Болгария, и что мне Крым! Но, самое главное, - это то, что я, в течение всего лишь одной жизни, могу менять свою судьбу по многу раз. И это, пожалуй, самое упоительное! Я подбрасываю монетку (орел или решка?.), на секунду зажмуриваюсь, и вот - я уже в другом месте, в другом городе или стране, меня окружают новые места и люди, - да и сама я уже другая, и могу начинать всё заново.

Я играю в эту игру, и мне наивно кажется, что если я убегу подальше, то старой волшебнице будет непросто меня найти...

...Сегодня будет ровно пять лет с того дня, как мамы не стало... Утром я съездила на место нашего старого дома (того, "норштейновского" дома, из "Сказки сказок"). Дома больше нет, а пустырь огорожен; строят торговый центр. А ведь когда-то здесь было поле одуванчиков! Чёрт... Прошла же уже половина жизни! А может - и бОльшая ее половина прошла. А может... Неизвестно же ничего, и никто этого не знает.

"Мама, чему учит жизнь?" "Ничему, как и море. Она просто ЕСТЬ".

И ею, как всем тем, что любишь, обладать нельзя. И удержать ничего нельзя. Просто кто-то, по рассеянности, оставил открытой маленькую дверь в волшебное царство, и мы в нее проскользнули. Мы гуляем по наполненным мягким солнечным светом улицам и вдыхаем аромат роз и моря. Где-то здесь, в этой волшебной стране, есть старый дом из "Сказки сказок", окруженный кустами сирени и тополями. И на пустыре перед домом каждую весну цветут одуванчики. Летит время, всходит и заходит солнце... Одуванчики становятся белыми, легкими, невесомыми. Дует ветер, и они облетают - маленькими прозрачными зонтиками... Вот и всё; волшебная дверь закрывается.

"Мама, так и должно быть? Жизнь - она ведь просто есть, - с нами, и без нас, сама по себе?."

И мама улыбается, - где-то там, в мире, которого больше нет, - и тихо кивает головой.

26 марта 2015 год.